Василий Бархатов

Василию Бархатову 27 лет. Он поставил десяток опер и спектаклей, среди них несколько 6 опер в Мариинском, оперетту «Летучая мышь» в Большом в Москве.

-Василий, ваши родители тоже из мира музыки?

-Нет, они журналисты. Отец был редактором журнала «Советская литература», мама сейчас работает в фонде «Новые имена», отбирает талантливых детей для концертов.

-И как вы всё таки попали в ГИТИС на музыкальную режиссуру?

- Я не очень собирался поступать на театральную режиссуру, но всё-таки туда поступил.

Когда идёшь заниматься театральным делом, профессией режиссёра, то приходишь за конкретными желаниями и планами. У меня они были. Но я спонтанно попал на музыкальную режиссуру.

-В детстве, наверное, играли на фортепьяно?

-Нет, на балалайке. Я хотел играть на гитаре, я видел во дворе, что вся концентрация компании обычно происходит вокруг человека с гитарой, и я хотел вот так же сидеть на детской площадке на столе, и чтобы вокруг меня все собирались. Но в музыкальном кружке мне сказали, что рука у меня очень маленькая. «Занимайтесь на балалайке, тут всё тоже самое, освоите, а потом…». Они ввели в заблуждение, я в профессиональной школе 5 лет отмотал на балалайке… Хотя я благодарен родителям, что они отвели меня в тот кружок. Без балалайки не было бы музыкального факультета потом.

-А какие у вас первые детские воспоминания о театре?

-Всё, куда водили родители- было здорово. Всё, что распространяли странные женщины по классам в школе, было отвратительно. Это серьёзный вопрос- как приучить ребёнка к театру. Школьная разнарядка испортила вкус и уничтожила желание ходить в театр у целого поколения. Их задача была школьниками набить галёрки на каникулах, школьники сидели на плохих местах и ничего не видели. После этого ходить в театры не хотелось. Я вырос на Малом театре, папа водил меня на все «Чайки» и «Борисы Годуновы», я всё пересмотрел… Только не думайте, что я ругаю наш театр. В России прекрасный классический театр на любой вкус. И театр меняется. Нельзя как в баню каждую пятницу ходить в театр.

-А как вы с Валерием Гергиевым познакомились?

-Я ставил в 2007 году второй в жизни музыкальный спектакль в Ростове-на-Дону, и главный режиссёр Ростовской оперы порекомендовала меня Гергиеву. Он всё время находится в поиске новых имён. Тогда было 100- летие Шостаковича, ставили всё, все его балеты, музыкальные комедии, все симфонии продирижированы были. Гергиев искал постановщика для оперетты «Москва-Черёмушки. Мы встретились с маэстро в Московской филармонии два раза, и со второго раза он предложил мне попробовать сделать спектакль, через полтора месяца была премьера, через несколько месяцев Валерий Абисалович предолжил мне порставить в Мариинском «Енуфу» Яначека….

-Всё-таки кто для вас Гергиев?

-Он мой крёстный отец. Могу хорохориться, но если бы не Гергиев, моих бы спектаклей не было бы. Он замечательный собеседник, единственный, который никогда не смотрел на меня как на подростка, никогда не было пренебрежения с его стороны. Он сам в молодом возрасте возглавил театр, ему было около 30. Он по своей сути открывает новых людей, он не боится делать новые вещи. В Мариинском идут сложнейшие вещи современных авторов, пусть там сидит 4 с половиной человека в зале, что обидно, но если всё время катать «Травиату»… Руководить Мариинкой не простое занятие. Валерий Абисалович не просто катает проверенные вещи, которые будут собирать ему полный зал, он серьёзно занимается современной музыкальной драматургией.

-А всё-таки есть обида, что к вам относятся как к вундеркинду порой?

-Нужно, наверное, минимум два инфаркта, чтобы ко мне стали относиться серьёзно. Хотя, когда я в 22 года с маэстро Гергиевым в Лондон, в Национальной английской опере на сцену выходил, и зал был полон и аплодировал, это было здорово.

- А как складывались ваши отношения с актёрами, которые все старше вас?

-Театр- это непростая организация, все люди неодинаково любят друг друга, иногда они совсем друг друга не любят. Писали доносы, сдавали, предавали, и, наоборот, много хорошего делали друг другу. Всегда есть кто-то, кто недоверчиво относится к тебе. В 22 года вызвать доверие к себе непросто. Это такое же ощущение, как прыгать с крыши на крышу в моём родном районе Строгино. Но там был юношеский максимализм, а тут… Иногда надо продолжать говорить, а человеку не интересно. Главное, что дало мне моё общение с актёрами- это понимание того, что в тысячу раз надо тщательнее готовиться к репетициям. Я должен постоянно быть в тонусе, как аниматор на пляже в Египте: « а теперь споём, а теперь станцуем», и нельзя ни на секунду останавливаться. Не дай бог скажут, что режиссёр не знает, что делать. И до сих пор я тщательно готовлюсь.

-А если актёра нужно выругать?

-Не умею ругать артистов. Ну, иногда скажу гадость человеку, но на качестве спектаклей это не отражается. Не могу же я сказать: «Что же вы, Иван Иваныч, заслуженный и народный артист, опоздали!». Он пошлёт меня и будет прав. Ну, иногда тишины прошу.

-А где вы во время премьеры любите находиться?

-Я стою в центральном проходе зала у задней двери, где всё всегда видно. Если чувствую, что что-то не так сейчас произойдёт на сцене, то чешу в закулисье, распугивая женщин- капельдинеров. Спектакли технически непростые, все задачи свои знают, но всякое бывает.

-Судя по вашим постановкам вы предпочитаете классику. Почему вы берёте пьесы о нашей жизни?

-Я считаю, что драмы Шиллера- это пьесы о нашей жизни. Я перечитывал Шиллера недавно – он настолько современен, настолько в то время писал про нас. Общечеловеческое совпадает у нас и с Островским, и с Гоголем. Я сейчас ставлю в «Приюте комедианта» «Коварство и любовь» Шиллера. 24июня премьера, кстати. Там отец Фердинанда дарит подарок свадебный, ожерелье, и говорит, что он ничего не стоит, сегодня 7 тысяч солдат отправят в Америку и они заплатят за это жизнью, вот цена ожерелья. Я переиначил, что солдат отправят в Ирак, и они заплатят за это прекрасное ожерелье. Мир не изменился со времён Библии. В Библии содержится великая драматургия, всё остальное более или менее талантливые ремарки к ней. Я хочу сделать в театре Пушкина современную пьесу на сюжете позапрошлого века.

-Но всё же почему дирекция театра предложила вам ставить именно Шиллера?

-Это была моя идея. Мне предлагали поставить «Портрет Дориана Грея». Но я год думал над тем, почему меняется портрет, а герой нет, и внутренних художественных причин я для этого не нашёл, тут волшебство какое-то. Ну, сделаю я красиво и остроумно, но это будет нечестно к себе и зрителям.

-А сколько будет длится спектакль? Ведь тексты у Шиллера очень длинные…

- Я внёс сокращения в текст, чтобы история была более внятная. Один час 35 минут – вот лучшая длительность. Если подробно инсценировать, то спектакль длился бы 4 часа. Моя проблема, что мне хочется на сцену вынести всего очень много, хочется сделать такую жизнь, когда много людей на сцене, со всеми что-то происходит. Но выглядит эта режиссёрская щедрость страшновато. И я, зная свои особенность, начинаю, не щадя себя, выбрасывать из спектакля всё лишнее.

-У Шиллера герои говорят на выспренном языке… А вот ваш друг и крестный вашей дочери Полины Сергей Шнуров прославился тем, что заставил миллионы людей слушать песенники с ненормативной лексикой. И ещё вы взяли его на роль Бенвенуто Челини в одноимённую оперу в Мариинке.

-У них много общего по характеру. Ювелир Челини- культовая личность эпохи Возрождения. Сергей Шнуров- такая же личность наших дней. Он может процитировать Юнга, потом ударить в нос. Этим занимался Бенвенуто Челини. Он писал сонеты, правда плохие, чего не скажешь о Шнурове. Он хватался за нож, чикал обидчика, скрывался, потом писал письмо в Ватикан: «Дорогой папа, я талантливый, я убил одного человека, но он не очень хороший. Хочу покаяться и высылаю вам одну премиленькую ювелирную штучку», и ему отвечали: «Ну что ж, это плохо, что убил, но раз человек был не очень хороший, ты не очень был неправ, Ватикан тебя прощает»…. Кстати, Сергей Шнуров для моего первого фильма музыку пишет.

-А что за фильм?

-«Атомный Иван». Про атомную промышленность. Я с детства был дитя Чернобыля, рос под влиянием ужаса и влечения к нему, как к инопланетянам каким-то. Атом- без цвета и запаха, и убивает. Как в фидьме у Миндадзе: «Вот машина, 4 колеса, а смерть где?». Потом, когда был студентом, мы пытались лазать на учебный реактор, чтобы узнать, где живёт атом. Фильм абсурдный, про людей работающих в атомной промышленности. Мои герои после работы ходят в театральную студию, где режиссёр ставит «Ядерный апокалипсис», и герои играют ядерных собачек и монстров. Макс Курочкин написал сценарий. Это не веселуха от начала до конца… Мы снимали фильм на двух станциях – в Сосновом Бору и в Удомле Тверской области. И мы увидели, что атом- это безопасно и круто. К меня много друзей в Росатоме, и я убедился, что ситуация под контролем. И будущего энергетического другого у планеты нет.

-Ваш фильм был сделан к годовщине Чернобыля?

-Нет, и я не подгадывал и под японский перформанс в Фукусиме. Это просто стечение обстоятельств.

-А расскажите, как вы встречались с президентом?

-Я был на встречах два раза. Там сидели серьёзные люди. Первый раз я не задавал вопросов. Я не шибко инициативный человек, мне было интересно смотреть, как вокруг всё происходит, что, как, о чём говорится. А на следующей встрече я озвучил тему. Я говорил о том, что надо ставить современных композиторов, об австрийском варианте. Там 30 процентов репертуара- это современная драматургия, и это планируется государством сверху. Так появились в Австрии наши композиторы. Всемирно известные композиторы Невский и Курляндский получили там расркутку, а у нас их никто не знает и они выступают на андеграундных фестивалях. У нас даже не все знают, кто такой Родион Щедрин, чью оперу «Мёртвые души» я поставил в Маринке в марте. Ну, кто-то вспомнит, что он написал песню «Не кочегары мы, не плотники». Но это не всё, чем он в жизни занимался. Почему бы нам не делать, как в Австрии? Классика никуда не денется. Но нужно развивать и современную оперу. Да, она не вся гениальная. Вот Верди написал 30 опер, а сейчас из них только 5-6 не сходят с подмостков. КПД маленькое? Так никто не скажет. Какая опера останется в веках- никто не знает. Но надо делать новое, надо давать композиторам и режиссёрам как Верли поставить эти 30 опер, чтобы потом от них отсеялось 5.. Трудно представить человека, который утром проснётся и скажет сам себе: «Неплохо бы вечером сходить современную оперу послушать!». Но чтобы так было, нужен пиар. Надо объяснят ь правильно, что современная опера- это не страшно. За 60 лет оперный театр пришёл в ничто. Я был в Кремле и в Большом театре в детстве, у меня сложилось впечатление, что опера- это место, где певцы приходят, выбирают костюмы и в меру возможности двигаются. Кто может слева направо пройтись- тот проходит, кто не может, то тот поёт стоя на одном месте.

-А за какие постановки вы бы не взялись бы не за какие деньги?

-За те, которые не знаешь, как ставить. Деньги быстро закончатся, а дурная слава останется. Мне интересно делать спектакли, а не деньги. Хотя сложно зарекаться, что вот такую оперу я никогда ставить не буду. Я много раз во всеуслышание говорил, что никогда не буду ставить то-то, а потом испытывал неимоверный интерес к этому произведению, втихоря начинал открывать партитуры, которые избегал. Думаю, что сейчас не могу поставить «Пиковую даму» в силу гениальности и сложности.

-А как вы относитесь к сексу на сцене, к ненормативной лексике не сцене, которые часто являются признаком «современности» постановки ?

-Я считаю, что есть границы для вкуса. Если это работает на произведение, то любое проявление возможно. Я видел разные театры, немецкий театр этим грешит, но они этим переболели. Я видел, как яйца давятся куриные на сцене. Но я считаю, что если можно не гадить на сцене, то лучше не гадить. В «Братьях разбойниках» у меня есть жёсткие вещи, но там всего не больше, чем было у Шиллера.

Беседовала Ирина Дудина.