Артемий Магун

Булыжник в руках интеллектуалов.

В дни празднования 300- летия Петербурга небольшая группа интеллектуалов прошлась по Ленинскому проспекту с камнем в руках. Они хотели закопать этот камень, в качестве нового основания Петербурга. Милиция не поняла тонкий смысл шествия философов, художников и арткритиков, забрала их в отделение и оштрафовала на приличные суммы. Одним из инициаторов шествия был Артемий Магун, молодой преподаватель философии и политологии.

-Артём, расскажи, как ты стал неомарксистом!

-Нет такого понятия - неомарксизм. Просто после Маркса стало невозможно мыслить некоторые вещи без него. И до Маркса были яркие левые мыслители...

-А идеи Маркса- это куда- прямо, влево или по прямой по сравнению с его левыми предшественниками?

-Скорее в том же направлении- прямо влево. И после Маркса была богатая левая традиция, многие мыслители на Маркса опирались, но мысль ушла далеко, практика и жизнь ушли вперёд. Из Маркса мы должны брать какие-то его мысли, замечания, но мы должны осуществлять его перевод к реалиям нашего времени. Есть ортодоксальные марксисты, которые написанное Марксом воспринимают как священное писание. -Это правда, что по количеству изданий Маркс стоит на втором месте после библии?

-Я охотно в это поверю. Из-за советских тиражей, безусловно, когда Маркс был издан на всех языках. Интересно, что в Америке в библиотеке книги Маркса, Энгельса и Ленина стоят на особых полках- пройти туда можно, но видимо, когда -то было нельзя. Отдельно есть философия, отдельно- социология и отдельно- марксизм. Считается, что если ты туда идёшь, то идёшь в отдел особой литературы. В других странах Маркс стоит где то между .-Маркс- твой кумир в философии?

-У меня нет кумиров. Маркс произвёл на меня сильное впечатление как мыслитель, многое я от него беру.

-И когда ваша встреча состоялась?

-Как у человека, выросшего в эпоху перестройки, у меня сначала отношение к Марксу было весьма скептическое и подозрительное. Только на Западе я понял, что это серьёзный мыслитель, что мои либеральные восторги, которые я разделял с советским обществом, несколько преувеличены. Что на самом деле мы не можем говорить, что крах советской модели означает несостоятельность марксизма. Когда я это понял и стал читать Маркса, я тоже не сразу проникся к нему симпатией. Его стиль раздражал меня своей избыточной риторичностью. Мне сначала казалось, что у Маркса риторика играет роль украшения и дополнения к его боевой машине. Книжка Деррида «Призраки Маркса» на меня очень повлияла в понимании Маркса. Хотя еще позже я прочел Альтюссера – такой был французский марксист, коммунист - и понял, откуда у Деррида в этом плане уши растут.

-Для тебя Деррида был раньше Маркса?

-Я «Манифест» читал раньше, но любовь к Деррида была раньше любви к Марксу. Деррида мне дал многое понять в Марксе. Риторика Маркса специфична, но в ней есть глубокая правда. Каждый раз перечитывая Маркса я, нахожу в нём глубокое интеллектуальное рытьё (это его метафора: "рой-рой, старый крот!") и безупречную этическую философскую позицию. Найденный Марксом тон безупречен. Может быть, Ницше понял некоторые философские проблемы лучше, чем Маркс. Как ни смешно, он был более систематичен. Но по тону Маркс точнее.

-Что ты имеешь в виду под тоном?

-У мысли есть тон. Это кантовский термин- он говорил о тоне в философии.

-То есть тебе симпатична эта жалость к несчастному заплёванному, готовящемуся озвереть и стать могильщиком буржуазии пролетариату, да?

-По отношению к пролетариату у Маркса есть не только жалость – есть и восхищение свободой этого обездоленного класса, вера в него. Про могильщика буржуазии можно сказать по- разному. Мне нравится тон Маркса . Это тональность сатирическая, это гнев, издевательство, бескомпромиссность, и в то же время поиск путей действия. Издеваться - позиция интеллектуала- это очень легко, это делали многие современники, друзья Маркса – младогегельянцы. Но Маркс пошёл дальше, он превратил циничную издёвку в политическое оружие, в своей философии он оставил место действию. Он шёл в этом за Гегелем, но Гегелем практика понималась как занятие чиновников от государства, чиновников от образования, практика понималась им слишком часто в официальном смысле. Маркс пошёл дальше, он сказал, что мысль ничего не стоит, если она не связана с практикой революционной здесь и сейчас. У Гегеля будущее присутствует, но оно на втором месте, будущее уже всегда с нами, мы видим хорошо его семена. Для Маркса будущего ещё нет, и с этим связан радикализм его практического отношения к философии. Эти вещи образуют тон Маркса, который я считаю верным, в истории у интеллектуалов есть тенденция его забывать. Как говорил Кант: интеллектуалу присущ возвышенный тон, он любит занять барскую позу и говорить- я вас выведу к сияющему свету истины! В этом что-то есть, но сияющий свет закрывает глаза на прозу жизни. Марксу этот свет не закрывает глаза, есть утопизм, есть мощный энтузиазм, вера в возможность нового мира, но из него идёт тончайший и беспощадный анализ повседневной действительности.

-Но как всё-таки произошёл твой скачок от либеральных ценностей влево?

--В 22 года я окончил психологический факультет МГУ и уехал в Америку, я понял, что меня больше интересуют политические, философские, социальные вопросы. Я учился в аспирантуре на факультете политологии в Мичиганском университете, параллельно я учился во Франции собственно теоретической философии, получил степень доктора. Темой моих диссертаций была революция. Я увидел, что люди, которые мне симпатичны на Западе, связывают себя с марксистской традицией. Они радикально критикуют капитализм, находят либерализм недостаточным, либеральную позицию считают позицией конформистов. Здесь, в России, я ненавидел конформистов и подумал, что что-то не так. Получается странно- мы тут выросли на западной философии, наша философская традиция слабая, и в то же время мы говорим, что у вас всё другое, а мы должны либерализм пропагандировать. Получается, что они ищут что-то другое, а мы уже ничего не ищем, уже всё нашли: либерализм и капитализм– это наше всё. В России в это время тоже возникло понимание, что капитализм и либерализм не снимают всех проблем, и что это некоторая иллюзия, что рынок распределяет всё справедливо, что, если экономику предоставить саму себе, она начнёт процветать, что люди все желают друг другу добра, и что применение простых схем якобы позволит им балансировать и. Я понял, что надо исходить из критических позиций, исходить из точки зрения угнётённых, эксплуатации, несправедливости, так как эти точки обнажают как проблемы общества, так и точки его роста.

-Но опыт нашей страны по материализации идей Маркса не показался тебе отрицательным?

-Этот опыт нельзя отбрасывать. Что сгубило советский и западный марксизм начала 20 века? Это вирус научности, вера в то, что философия должна находить какие то законы реальности, доказывать их, что они будут работать сами по себе, без человека. Это только одна из идеологий нового времени, являющаяся с философской точки зрения глубоко вульгарной. Начало века было тёмным временем, и вялый, тупой догматизм позитивизма овладевал даже самыми светлыми умами, даже умом такой яркой личности, как Ленин. Он постоянно менял позицию, действовал по ситуации, но он думал, что коммунизм механически связан с развитием производительных сил. У него сочетались вера в объективные законы и вера в культ практики. У Сталина этот объективизм и догматизм в понимании марксизма как научной теории победил. Интерпретация Маркса сталинизмом была интерпретацией кухонной книги. Бюрократы должны быть начитаны, должны соблюдать рецепты, и объяснять их массам, и всё будет хорошо, а кто что-то недопонял, тому объяснят. Мы знаем к чему это привело. Любая вера в объективную истину связана с подавлением инакомыслия, приводит к очень спокойному, якобы гармоничному – правому - видению общества. Сталин в рамках марксизма вернулся к правой картине общества, даже в сталинском искусстве все углы сглажены, всё симметрично, кроме разве что покойной гостиницы Москва.

-А потом пришёл левый Горбачев...

-Да, я как раз писал об этом. Хотя он был за восстановление капитализма, по форме перестройка была левым движением. Он говорил не только в качестве риторики, что хочет вернуть массы к революции, это по сути была левая программа. Ему это нужно было для экономического и социального оживления общества, он видел, что общество ушло в себя, люди апатичны, разбудить их может революционный импульс. Идеалом стал существующий в тот момент на западе общественный строй, который сами западные люди ненавидели, в котором видели победу реакции – Рейган, Тэтчер, Коль…. У нас по форме левая революция отражала правое содержание. Это было связано с тем, что в 70-е у нас произошло мелкобуржуазное перерождение советского общества. То есть интеллигенция – инженеры, образованный класс, который является непосредственно движущей силой революций - получил какие-то материальные блага, квартиры, телевизоры. В журналах они узнавали, что на западе их ещё больше. А при этом, после 1968го, они разочаровались в коммунизме, вообще в возможности трансформации общества. Мелкобуржуазная динамика 70-х привела к мелкобуржуазной революции.

-И вот ты, как представитель российской интеллигенции, борешься за левые идеалы, являешься соредактором газеты «Что делать»...

-Мы уже не та интеллигенция, мы уже не интеллигенция как класс. Мы те, кто занят в интеллектуальном труде, но принципиально не является правящим классом. Если советская интеллигенция была одним из правящих классов- без идеологии власть бы не могла бы держаться- сейчас у "интеллигенции" нет никакой классовой солидарности. Интеллектуалам, работающим в большой корпорации, трудно понять нищего профессора университета. Мы, как и многие российские ученые, художники, работаем часто в России на западные деньги, наша солидарность разорвана между Западом и Россией. Только в рамках мира она есть. Кстати, наша газета двуязычна, её можно встретить в Петербурге, Москве, в Германии, Америке. Мы пытаемся создать некий универсальный дискурс, который был бы понятен и западному человеку, и русскому. А это возможно только при условия творчества, синтеза, усилий мысли. Мы описываем российскую ситуацию, но хотим уйти от тупого местничества. Газете уже два года, недавно вышел 10 номер, он имеет подзаголовок «Как начинается политика? советы, движения, партии ». Мы стали раздумывать о формах организации левого движения

-И какие у вас отношения с КПРФ и Зюгановым?

- КПР- это типично правая, крайне правая партия, консервативно-националистическая, ничего с левыми общего не имеющая. Кроме разве что внимания к социальной политике, которая свойственна всем оппозиционным партиям.

-А партия Лимонова?

-Она единственная приближается к типу левых партий, но называется национал-большевистской, там есть сильные ксенофобские настроения, что по сути не совместимо с левым движением. Когда ты бьёшь другого из-за национальности - это репрессивное, чисто правое насилие.

-И какова цель вашей газеты?

-Цель газеты- просвещение людей. Построить понимание нового общества и необходимость трансформации себя и других. Мы ищем тех, на кого можно опираться.

-И на кого?

-В России- на недовольных, которые, правда, пока достаточно дезориентированы. Государство, сейчас довольно успешное и богатое, любой протест подавляет деньгами, буржуазная индивидуалистическая идеология проникает и в рабочий класс и в крестьянство, которое практически разрушено. У людей в сфере нематериального труда есть осознание своей силы, своего достоинства- но есть и понимание того, что их заставляют выполнять тупую отчуждённую работу. Это продвинутые люди, которые любят прогрессивную музыку, а им приходится цинично подсчитывать, кому и что можно продать. На этом противоречии может созреть движение к социальному обновлению. Мы не готовы к новому застою, которое предлагает государство.

-Но для многих является лакомой модель шведского социализма.

-Шведский социализм был строем , чьё процветание строилось на эксплуатации стран третьего мира. Проблемы нельзя решать на уровне одной страны, в этом есть глубокая нечестность.

-Но всё же , чем тебя как философа привлекает коммунизм?

-Коммунизм меня привлекает как ориентир. Это не цель, это онтологическое состояние человека. От природы мы перемешаны друг с другом. Даже мой палец мне не принадлежит- какая там частная собственность! Смертность делает нас глубоко обобществлёнными и общественными созданиями. Мы ничьи, есть много ничьего. Это очень освобождающая мысль. Мы не Путина, ни Абрамовича. Даже не свои собственные.

Раньше люди истолковали мир как нечто,что собрано в одном месте и времени - что есть Абсолют, который где-то можно потрогать. Это были не просто досужие измышления греческих аристократов, это были вещи, которые перевернули практику, начиная с Греции. Из этого представления об Абсолюте родилась наука, научные истолкования мира, разрыв между миром и человеком, сознанием и самим миром. Когда рухнуло теократическое устройство мира, при котором человек подчинялся феодалам, те- королю, а король- Богу, показалось, что человек свободен. Но тогда возникла идея государства. Оно уже не сам Бог, но – рукотоворный Бог. Народ здесь правит собой. Но есть разница между тем моментом, когда люди создают государство, голосуют за ту или иную власть и тем моментом, когда она ими управляет. Народ и человек как бы распадаются на два. Большая заслуга Маркса в философии в том, что он показал, что природа государства- теократическая, люди в обществе разорваны, что мнимое единство государства питается классовым антагонизмом, индивидуалистическим устройством общества.. Другой метафизический фактор нашей сегодняшней жизни- это капитал. Капитал это абстракция, но при этом и машина, которой приписываются сверхъестественные свойства- она самовоспроизводится, растет. Человечество отодвигает в капитал проблемы, которые не может решить в практике. Настоящее сверхъестественное- это труд и творческая способность людей к творчеству. Но мы проецируем их в безличный институт- капитал. Главная проблема- капитал; именно благодаря отчуждению нашей жизни в капитале мы приходим к отчуждению нашей политической жизни в государстве.

-Но без отчуждения человек не смог бы почувствовать самого себя.

-Отчуждение неизбежно, как и абсолют, метафизика. Маркс прав- мы не можем не думать об абсолюте. Но он не должен нами править из какого-то чужого места. От того что он неизбежен, мы не должны мириться с отчуждением. Мы должны размыкать и переизобретать абсолют. Задача радикальной деструкции (и мира и нашей мысли о мире)- на развалинах этой формы попытаться построить что-то другое, и жить по другому. Мышление и практика- это собирание мира, попытка собрать в одну точку абсолют. Но это собирание особого типа – оно не может обойтись без одновременного разрушения. Собирание в форме разрушения, если хотите. Маркс, Хайдеггер (именно Хайдеггер снова бросил этот старый лютеровский клич деструкции) - думали в этом смысле похоже. Маркс, помимо прочего, это великий мыслитель немецкой традиции, он стоит в одном ряду с Лютером, Гегелем, Ницше, Хайдеггером.-Поэтому газета носит название сакральной русской рефлексии –«Что делать?». И что же вы конкретно делаете?

-Акции прежде всего. Они носят художественный характер, это по сути театрализация философских идей и политических устремлений. Театр неотделим от действия- он наиболее близок к политике. Мы действуем. Мы протестовали против празднования 300 летия Петербурга, так как в нём не было места живой художественной культуре города.

В рамках культурной политики мы объявили протест, инсценировали новое основание Петербурга. Как абсолют нельзя видеть в одном месте, так нельзя и видеть основание нашего города в одной точке, нужно всё время подновлять основание. Милиция не согласилась с мирным характером нашего шествия и нас оштрафовала.

-Сейчас возникло много кружков, где изучают труды Маркса.

-В из деятельности принимают участие некоторые мои аспиранты и студенты. Но тут есть проблема российской закрытости от мира. По прежнему люди мало знают языков, мало переводится западной литературы, и не очень известна западная марксистская традиция. Из этого могут произрасти элементы догматизма. «Пролетариат должен восстать»- но вопрос в том, где он ? Надо не бубнить строки из «Манифеста» как священное писание, а творчески переосмысливать труды Маркса. Молодёжный энтузиазм не должен перерасти в догматизм.

-А где на твой взгляд больше интереса к философии вообще и к Марксу в частности- у нас или на Западе?

-Разницы между западом и Россией тут нет. Философия- вещь всегда наиболее интересная человеку, тем более молодому человеку, ищущему ответ на вопрос: «Что я тут делаю?», стремящемуся открывать в мире что-то новое, новый мир. Религия? Но она часто даёт человеку слишком простые ответы на вопросы. Философия интеллектуально человека трогает, но она сложна. Интерес к философии, как и к революции, будет всегда, пока человек существует.