Виталий Мельников

СКАЗОЧНЫЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ТАЙНЫ ИМПЕРИИ

-Виталий Вячеславович! В ваших фильмах, особенно в ранних- в «Хозяине Чукотки», в «Семь невест ефрейтора Збруева» есть что-то от русских сказок, сказочная структура походов за три моря, главные герои, похожие на Иванушек-простачков, на которых то царство сваливается, то выбор царевны. Какая сказка в детстве была у вас любимая? Какие у вас вообще в жизни складывались отношения со сказкой?

-Какая сказка была любимой- не помню, давно это было. Но со сказкой у меня в жизни всё хорошо. Вся жизнь наша сказка, без этого и жить то нельзя. Жизнь длинная, в ней много и смешного, и грустного, и небывалого. Всю жизнь я встречаюсь со сказкой. Ну, вот не сказкой ли было то, что меня, простого паренька с окраины России, приняли во ВГИК с первого раза!

-Расскажите, как это было!

-Я вырос под Ханты-Мансийском, в местах ссыльных. Родители мои были репрессированы и сосланы в эти отдалённые края. Яс детства любил искусство. С 12 -13 лет я работал в маленьком учреждении, даже не в учреждении, а в бригаде, которая занималась тем, что двигала культуру в тех краях. Мы переезжали из деревни в деревню, плыли на катерах и «крутили» фильмы. А я занимался тем, что буквально, физически, руками крутил динамо-машину, при помощи которой кино показывалось. Я знал наизусть фильмы. Я любил кино, я хотел заниматься кино, но в то время добраться до Москвы с Дальнего Востока было абсолютно нереально. И только в 1945 году, когда кончилась война, когда началось мощное передвижение всего и всех по стране во всех направлениях, когда солдаты возвращались с фронтов, когда были отменены пропуска и всевозможные запреты на продвижение по дорогам, связанные с военным временем, только тогда это стало возможным.

-Но откуда вы взяли столько денег на билет? Или вы передвигались почти через четверть земного шара, по- современному выражаясь, автостопом?

-Какие деньги! Какой автостоп! Всё это тогда не действовало. Сначала я долго плыл на пароходах до Тюмени. Топки пароходов топились дровами. Когда дрова кончались, мы высаживались на берег, пилили лес, это трудовое участие и было моим проездным билетом. Потом мне повезло, удалось проникнуть на военный эшелон, который шёл на Запад. Так я добрался до Москвы. Но в Москву я попал, когда приёмных экзаменов во ВГИК не было. Почти год я болтался по незнакомому городу, подрабатывал, где мог, ночевал в общежитии, дожидался поры экзаменов. Но когда дождался, выяснилось, что поступать имеют право только иностранцы или пришедшие с войны солдаты. Я тогда набрался храбрости, отправился к директору, показал ему своё свидетельство об окончании средней школы с золотой медалью, рассказал свою историю. Особенно директора потряс мой аттестат. Бумаги тогда не было, и диплом представлял собой бумагу от консервов, на одной стороне которой были изображены какие-то рыбы, а на другой стороне каллиграфическим учительским почерком было написано о моём отличном окончании учёбы в школе. Также всех потрясло то, что я смог добраться до Москвы через всю страну, что казалось немыслимым. К тому же один из режиссеров приёмной комиссии, которому я пересказывал наизусть виденные мною фильмы, оказался Сергеем Юткевичем. Он был растроган, так как выяснилось, что боевая кинохроника, которую я ему пересказывал, была снята именно им. И ещё один элемент сказки. В то время во ВГИКе лидером был Эйзенштейн, и он пропагандировал теорию «чистого листа бумаги», что надо брать на обучение молодых, чистых, неискушённых, неиспорченных образованием студентов и лепить из них то, что захочется. И вот я то и показался им таким чистым листом бумаги.

-Да, настоящая сказка! А вот как вы думаете, сегодня такая сказка возможна, ну, чтобы человека из неоткуда взяли бы в престижный ВУЗ и т.д.?

-Сказка всегда возможна! Пока человек жив, он должен верить и надеяться!

-Ваши фильмы часто становились воистину народными. Вам удавалось создавать на экране какого-нибудь удивительно народного героя, очень узнаваемого, очень распространённого, со всеми его поступками, словечками… У вас это выходило преднамеренно, или само собой?

-Всегда непреднамеренно. Я жил среди народа, общался с обычными людьми, дружил с ними, мне ничего не нужно было придумывать, я воссоздавал типичных персонажей из своего окружения.

-Но потом появились более сложные персонажи- персонажи изломанные, рефлексирующие, например, в вашей экранизации пьесы Вампилова «Утиная охота».

-Персонажи не могут быть простыми или сложными, они всегда сложные, всегда сложно воссоздать психологическую правду, достоверный образ..

-Среди великолепных актёров, которые прошли через ваши фильмы и которые часто были вами введены в кинематограф впервые, был ли какой-нибудь актёр номер один, главный актёр в вашем режиссёрском творчестве?

-Ну, я не люблю табеля о рангах, деления по номерам. Конечно, я подбирал актёров, которые мне близки по духу, с которыми мне интересно и легко беседовать, из фильма в фильм я обрастал своей актёрской командой, собираясь ставить новый фильм, я уже примерял, кто сыграет какую роль- кого сыграет Леонов или Даль, например… И, что самое редкое и удивительное, почти сказочное- что за свою долгую режиссёрскую биографию я ни с кем не рассорился, ни с кем из моих актёров мы не стали врагами. А это часто случается. Все -творческие индивидуальности, у всех разное видение, и часто случаются истории драматические, даже трагические, когда режиссёр и его любимый актёр не просто ссорятся, а становятся заклятыми врагами на всю жизнь…

-А актрисы, была ли среди них какая-нибудь наиболее вами любимая, которая казалась вам воплощением женственности и эталоном красоты своего времени?

-Опять вы хотите расставить всех по номерам! Если я назову хоть кого-то то все остальные, кто у меня снимался, вас порвут на кусочки! Режиссёр всегда чуть-чуть влюблён в тех актрис, которые у него снимаются. Иначе и фильма бы не вышло, без этой влюблённости. Актёр верит в своего режиссёра, и без этого доверия фильм невозможен. А режиссёр всегда чуть-чуть влюблён…

-Те, кто видел ваш новый фильм «Агитбригада «Бей врага»», в один голос отмечают необычайную живость и жизненность персонажей, сюжетов, диалогов. Опять же народность и реалистичность. В этом есть что-то новаторское для сегодняшнего российского кинематографа, который плодит картины каких то других направлений.

-Новаторского в этом ничего нет, уже были такие фильмы.

-Именно были, но давно, не здесь и не сейчас…

-Вы правы по поводу того, что не здесь. Был такой фильм. Феллини «Амаркорд». Слово «Амаркорд» переводится примерно как «я вспоминаю», «я помню». Вот и мой фильм родился из того же, из воспоминаний о моём детстве, юности, воспоминаний о людях, которых я встречал, о событиях, то грустных, то радостных… Началось всё с того, что я начал писать книгу, биографические заметки. И довспоминался до такого состояния, что понял, что хочу снимать фильм. Режиссёр во мне победил писателя. От книги я перешёл к написанию сценария. И вот получился фильм…

-И всё же, не кажется ли вам, что наш отечественный кинематограф переживает сегодня не лучшие дни. Будто бы всё оказалось снесено ураганом или бомбой, и осталась голая земля, и люди на ней, которые ничего не умеют, ничего не помнят и не знают, и все заново всему учатся. Заново вглядываться в лицо героя, строить реплики, закручивать сюжет… А у нас ведь был великий кинематограф 60-х!

-Вы знаете, я давно живу на свете, и всё это уже не раз было. Всегда наступали какие-то перестройки, знаменовавшие собой конец каких-то циклов, когда казалось, что всё, конец. Я помню, как кинорежиссёры стонали: «Всё! Всему конец! Всё умерло! Кинематограф умер! Сценаристов нет! Ленфильм скончался!» и т.п. Но потом приходили на эту пустоту новые поколения, молодые, дерзкие, талантливые, и всё возрождалось, выяснялось, что ничего не умерло.

-Но сейчас другое. Приходят молодые и дерзкие на образовавшуюся пустоту, но делают что-то ужасное, дилетантское, абсолютно продажное, послушное не голосу таланта, а голосу плебса и чистогана…

-Знаете, когда-нибудь и это пройдёт, всем надоест слушаться голоса чистогана, придут те, кому будет нравиться быть бедными, но честными, делать что хочется, а не то, за что хорошо платят..

-Вы обнадёживаете! Значит, нынешняя эпоха- это просто подготовка для нового рывка, это замечательно… Когда-то ваш фильм «Старший сын» просто потряс меня- своей удивительной глубинной человеческой интонацией. Кстати, как родилась у вас эта идея- начать фильм с прелюдии Рахманинова, с этих бодрящих, тарабанящих нот, с этого подобия нежного марша…

-Это не моя идея! Это была идея композитора Каравайчука! Он отсмотрел отснятый мной материал, долго думал, а потом сказал: «Нет! Я ничего для этого фильма писать не буду! Здесь нужна классика!».

-И попал в точку. Нашёл нужный образ.

-Да, нашёл нужную интонацию. Каравайчук- композитор, с которым меня связывает многолетнее сотрудничество. Он начинал со мной работать ещё на картине «Мама вышла замуж».

-Говорят, что Каравайчук- потрясающий оригинал. Как вы с ним уживаетесь?

-А кто не оригинал? Любой творческий человек –индивидуален, ему присущи и вольнолюбие, и чудачества. Был такой период, когда на «Ленфильме» сменили систему оплаты работы оркестрантов. Раньше платили за результат, а тут стали платить за количество репетиционных часов. И Каравайчук взбунтовался, он заметил, что оркестранты начали халтурить, отбарабанят предписанное количество времени, и убегают. За этот бунт начальство его невзлюбило, было даже негласное указание- на работу его не брать. Но я стал медленно и тихой сапой его к работе привлекать, и опять вернул его на киностудию.

-А как вы познакомились с Вампиловым?

-Так получилось, что я никогда не был с ним знаком. Он умер за год до того, как я стал ставить свой первый фильм по его пьесе.

-Удивительно! Создаётся впечатление, что вы с ним дружески общались, были духовно близки, совпали, что называется, на все сто.

-Ну, так это естественно! Мы же оба сибиряки! Оба из сибирской глухой провинции. Всё, что Вампилов показывал в своих пьесах, было мне глубоко и лично знакомо.

-В ваших фильмах меня поразило то, как вы показали эту самую глухую провинцию. Когда едешь по России, и видишь все эти маленькие городки, забытые богом посёлочки, эти деревянные бараки, где жизнь, кажется, остановилась на веки и не шевелится, то такая тоска охватывает. А в ваших фильмах в этих облезлых домиках живут люди, в этих домах кипят страсти, есть место порокам и добродетелям, сердечности и жестокости… Это удивительно!

-Это может быть удивительным для людей столицы. На самом деле провинции нет. Вот я вырос в провинции, но у нас была прекрасная школа, прекрасные, высокообразованные учителя, даже университетские преподаватели встречались. Тогда всех ссылали на край земли, это была такая вывернутая наизнанку провинция.

-Почти вся ваша творческая биография связана с Ленинградом, Петербургом. Какие места вы всё же считаете своей родиной?

-У меня три родины. Место на русско-китайской границе, где я родился. Посёлок под Ханты-Мансийском Цынги, где я провёл детство, где учился в школе. Одно название чего стоит- Цынги, от слова цынга, места печальные, ссыльные. Но я с теплотой вспоминаю эти годы, друзей, школу, где сформировалось моё мировоззрение. И Ленинград. Я тут живу уже 50 лет, это уже мой родной город, где я всё знаю, где я не могу отделять себя от других горожан, это всё уже мои люди, мои земляки.

-В 90-е вы от психологичеких фильмов о современности и современниках вдруг резко обратились к историческим фильмам. С чем это было связано?

-С перестройкой прежде всего. Надоели все эти исторические агитационные пропагандистские фильмы, в которых персонажи плакатно взывали к чему-то, что нужно было главенствующей идеологии. Идеология отпала, и мне захотелось снять фильмы о нашей истории так, чтобы разобраться в действительных мотивах поступков тех или иных исторических персонажей. Мне захотелось разобраться в психологии наших правителей и царей, понять, как они совершали нравственный выбор. Самое интересное время для меня- это 18 век, когда зарождалась империя, Россия, та Россия, которая вошла в Европу и которая стала известной Европе.

-У России есть своя удивительная особенность. Если в королевских династиях кровавые, чудовищные внутрисемейные конфликты обычно происходили между супругами, когда король отправлял на гильотину свою жену, а королева- любовника, то у нас, в России, вечный вопрос- отцы и дети. То папа убивает сына, то сын отца.

-В том, что совершил Пётр Первый, приказав казнить своего сына, я вижу какой-то знак, свидетельство о какой-то чудовищной неправильности, поломке, роковом сбое. После этого акта стал ставиться под сомнение закон наследования. После этого что-то не то стало происходить при передаче власти, любой мог сомневаться в вековечных предписаниях, любой мог подумывать о том, что во власть можно призвать кого угодно, вне законов. Это как принцип домино- одна кость упала, и остальные кости падают и падают, падают и влекут за собой падение последующих костяшек. И это длится и по сию пору… Зло порождает цепь последующего зла. Надрыв в нравственном законе, который совершил Петр, повлёк за собой какие-то существенно важные изменения. Я снял три фильма -«Царская охота», «Царевич Алексей» и «Бедный Павел», теперь вот появилась возможность все три фильма выстроить как последовательную во времени трилогию- на DVD, например. Есть проект сделать 6 серий для телевидения по отснятым фильмам- о становлении нашей империи.

-Увы, империи больше нет. Какие чувства вызывает у вас нынешнее состояние распада?

-Такая большая великая держава не может рассыпаться на разбитые осколки, что-то должно остаться. Я верю в Россию.

-С царскими династиями вы глубоко разобрались, а вот как вы относитесь к кинематографической династийности? Ваши дети тоже пошли в кинематограф?

-Вовсе нет. Одна дочь косвенно связана с кино- она занимается фестивальным движением. Вторая дочь окончила восточный факультет Университета, написала диссертацию, её пригласили в Японию читать лекции. И теперь- тоже из области сказки- она живёт и работает в Японии. Преподаёт древнюю японскую литературу.

-Потрясающе! И внуки ваши- японцы?

-Нет, у нас русская семья. Мы любим встречаться все вместе.

-Отдыхать?

-Я не понимаю, о чём говорят, когда говорят об отдыхе. Я не понимаю, что это такое.

-То есть вы только что закончили работу над фильмом, и уже брезжит что-то новое?

-Об этом ещё рано говорить, но меня потрясла история последней любви Чехова. Он, узнав о своей неизлечимой болезни, осознающий, что здоровье неисправимо ухудшается, влюбился в петербургскую писательницу Авилову. Меня очень трогает эта история…